Современные поэты

Если в этом разобраться досконально,
Можно выявить структуру всей любви.
Для любого та структура персональна,
А удельный вес присутствует в крови.

Ну а я скажу, что всё имеет меру,
И любовь измерить можно по годам,
Оценить её в динамике, в размере,
Классифицировать по видам и родам.

И баланс составить в конце года,
Заплатив налоги по любви.
Записать её законы можно в своды,
Занести в пассив её долги.

И при этом не забыть, что есть активы:
Основные средства важны для любви.
Само слово-то "любовь" для вас красиво,
Для меня оно лишь принцип суеты.

Ну возьмем теперь, к примеру, элементы:
У любви их существует ровно три.
Элемент один – субъекты,
По-другому назовём их – я и ты.

Номер два (пусть многие поспорят) –
Очень значимый по жизнь элемент:
Просто секс – не только в этом роде,
Он скорее у любви, как компонент.

Ну а третий элемент звучит красиво –
Это дети – продолжение любви.
Если это всё для вас невыносимо,
Значит точно не любовь в душе бурлит.

Значит точно надо всё сначала
Посчитать, измерить, наметать,
И не ждать случайность у вокзала.
И потом уже "Любовью" всё назвать

Код:

Спасать симфонию взялся известный дирижер, заслуженный артист РСФСР, дважды лауреат Сталинской премии Кирилл Петрович Кондрашин. Он конфликтовал с властями, открыто и жестко критиковал политику Министерств культуры СССР и РСФСР, вопреки циркулярам чиновников играл не то, что они хотели, а к чему у него лежала душа. Поэтому, узнав о проблемах, возникших у Шостаковича с исполнением Тринадцатой симфонии, с радостью согласился стать ее первым исполнителем. Помогать Кондрашину посчитала своим долгом и солистка Большого театра, лучшая исполнительница партии Екатерины Измайловой в одноименной опере Шостаковича Галина Вишневская.

Кондрашин в то время был главным дирижером симфонического оркестра Московской филармонии, поэтому в отношении оркестра проблем не было. Хор басов предоставил из Республиканской русской хоровой капеллы ее руководитель Александр Александрович Юрлов. Плохо обстояли дела с солистом-басом. Известные и не очень певцы при одном упоминании о тринадцатой симфонии шарахались от нее как черт от ладана. Наконец, уговорам поддался обладатель красивого, но несильного баса В.Нечипайло. Кондрашин нашел ему и дублера — солиста Московской филармонии Р.Громадского.

В начале декабря 1962 г. в Большом зале Московской консерватории начались репетиции Тринадцатой симфонии. Интерес музыкальной общественности Москвы к этому произведению Шостаковича оказался сверхповышенным. На репетициях зал не мог вместить всех желающих, каждый блестяще исполненный фрагмент сопровождался восторженными аплодисментами. Премьера была назначена на 18 декабря.

Все это вызвало большое раздражение в высших кругах партийно-чиновничьего аппарата. «В середине декабря 1962 г., — вспоминает Титова, — состоялась первая встреча деятелей культуры с тогдашним главой идеологической комиссии при ЦК КПСС Л.Ф.Ильичевым. 17 декабря на второй встрече, в которой участвовал Н.С.Хрущев, Ильичев сказал: «Антисемитизм — отвратительное явление. Партия с ним боролась и борется. Но время ли поднимать эту тему? Что случилось? И на музыку кладут! Бабий Яр — не только евреи, но и славяне. Зачем выделять эту тему?» Евтушенко пытался защищаться: «Будем мы писать правду? Не может быть, чтобы наше правительство решило — не надо». Сослался на пример Кубы и услышал от Хрущева: «Дадим паспорт, пусть едет в Гавану».

Власти делали все возможное, чтобы сорвать премьеру симфонии. Утром 13 декабря смалодушничал и отказался петь В.Нечипайло. Кондрашин послал помощников за Романом Громадским, который жил в районе новостроек и не имел телефона. Были сомнения насчет хорошего знания партии певцом, но они оказались напрасными. Громадский пел вдохновенно.

Днем в перерыве между репетициями в ЦК вызвали Шостаковича. Л.Кондрашин дрожащим голосом попросил композитора не отменять премьеру, на что он коротко и решительно ответил: «Этого не будет!»

Возвратился Дмитрий Дмитриевич взволнованным, но собранным и приказал продолжать репетировать.

Вечером премьера многострадальной симфонии состоялась. Власти старались, чтобы о ней как можно меньше знали за пределами консерватории. Ее трансляция по радио и телевидению была запрещена. Здание консерватории уже на дальних подступах оцепили усиленные милицейские наряды, так как лишний билетик за довольно высокую цену спрашивали за три квартала...

За полчаса до начала концерта в Большом зале консерватории не было свободных мест. Присутствующие напряженно ожидали музыкального чуда. И не разочаровались. Симфония звучала в гробовой тишине, все впитывали прекрасную, высокого гражданского звучания поэзию Евтушенко и гениальную музыку Шостаковича. «Меня ошеломило, — признался впоследствии поэт, — прежде всего то, что если бы я (полный музыкальный невежда, пострадавший когда-то от неизвестного мне медведя) вдруг прозрел слухом, то написал бы абсолютно такую же музыку. Более того, прочтение Шостаковичем моих стихов было настолько интонационно и смыслово точным, что, казалось, он невидимкой был внутри меня, когда я писал эти стихи, и сочинял музыку одновременно с рождением строк».

После окончания симфонии люди были возбуждены до предела и в то же время счастливы, что присутствовали при первом исполнении истинного музыкально-литературного шедевра. Шостаковича и Евтушенко и, конечно, всех исполнителей долго не отпускали со сцены. Один из слушателей, постоянный участник концертов в консерватории, сказал журналистам, что он еще ни разу не слышал таких бурных и продолжительных аплодисментов.

Несмотря на официальный запрет, тринадцатая симфония пробивала себе дорогу в концертные залы крупнейших городов страны. Автору музыки не раз приходилось принимать удар на себя, защищая дирижеров, которые осмеливались исполнять это великое произведение. Она зазвучала и в лучших залах многих стран. В 1988 г. ее включил в свой репертуар Национальный симфонический оркестр США под управлением Мстислава Ростроповича. Горбачевская перестройка позволила Тринадцатой симфонии прозвучать, наконец, и в Киеве. Ее исполнил симфонический оркестр под управлением Владимира Кожухаря и Государственная академическая капелла «Думка». Партия баса досталась Анатолию Сафиулину.

Но та же горбачевская перестройка позволила возникнуть многим псевдопатриотическим обществам и объединениям, разжигавшим межнациональную рознь. Выступая на одном из авторских вечеров, Евгений Евтушенко сказал: «Настоящий патриотизм — это когда человек наряду с болью своего народа может принять все боли на земле. Я счастлив, что благодаря моему стихотворению и музыке Шостаковича поставлен памятник и мы заложили в него первый камень».

Код:

Москва знала о премьере. Билеты начинали спрашивать за несколько кварталов от консерватории. Впечатление симфония произвела потрясающее. Композитора и поэта долго не отпускали со сцены. По словам Евтушенко, «со слушателями происходило нечто очень редкое: они и плакали, и смеялись, и улыбались, и задумывались». Каждый пережил личное потрясение, словно прослушал драму своей жизни...
Рецензии были негативными. О первой части симфонии газеты писали: «...Эта часть симфонии искусственно пытается воскресить так называемый еврейский вопрос, поднять проблемы, порожденные старым классовым обществом и давно отмершие своей естественной смертью в Советском обществе... Если Шостаковичу нужен был материал, вскрывающий зверства фашизма во Второй мировой войне, то разве его следовало искать только здесь?!! И это писалось тогда, когда свирепствовал государственный антисемитизм.
20 декабря 1962 года Тринадцатая была исполнена в Москве во второй раз. В Минске ее тоже сыграли дважды - в начале 1963 года. В конце 1965 г. два концерта прошли в Горьком. Симфонию исполнил местный филармонический оркестр под управлением Израиля Гусмана. Присутствовали и композитор, и поэт. В январе 1966 года Шостаковича пригласили на премьеру в Новосибирск. Летом того же года состоялась премьера в Ленинграде. Потом симфонию исполняли и за рубежом.
Всю жизнь Шостакович сохранял к Тринадцатой особую привязанность: ежегодно отмечал две даты своей творческой жизни, два своих достижения: 12 мая - премьеру Первой симфонии и 20 июля - окончание Тринадцатой.
Тринадцатая симфония - это реквием по невинно убиенным, ожившим в прекрасном творении двух замечательных и талантливых художников. И в наши дни, увы, она звучит так же актуально, как и четыре десятилетия назад.
Уже в 2003 г. Е.Евтушенко сказал: «Его Тринадцатая симфония, написанная на мой «Бабий Яр», стала первым памятником жертвам Бабьего Яра. В то время написать подобное - гражданский подвиг».