А.Городницкий

А. Городницкий.



Вела меня воля иная
По водам далёких морей.
Я звания выше не знаю,
Чем древнее имя "еврей",

С которым, назло Амалеку,
Под вопли враждебных племён,
Смогли мы форсировать реку -
Холодную реку времён.




Что означают слова "холодная река времён"?
Автор этих строк - профессор геофизик, академик и бард Александр Городницкий, поясняет:
"Согласно существующему в традиции объяснению, еврей - это человек с другой стороны реки. Но только вместо Иордана у меня Стикс - река времён. Это реминисценция на гениальное предсмертное стихотворение антисемита и великого русского поэта Державина "Река времён". Евреи - единственный народ, с доисторической эпохи переходящий реку времён и при этом не потерявший Б-га, своё прошлое и будущее".
Эти стихи, в числе многих других стихов и песен Городницкого, звучат в многосерийном биографическом документальном фильме, над которым он работает в данный момент. Сценарий сериала написан по мотивам его книги "След в океане". Фильм предполагает 23 серии, из которых отснято пять. Они - об истории семьи барда, о российском еврействе, языке идиш и Государстве Израиль.
"Одна из серий, - рассказывает автор, - называется "Остров Израиль". Она посвящена легендам, связанным с Израилем. Здесь я как учёный геолог высказываю теорию о том, что в основе описанных в Библии катаклизмов, - таких, как цунами, потопивших войско Фараона, - лежали реальные геологические процессы. Ещё я предсказываю, что со временем Израиль отделится от Аравийского полуострова и станет островом. Будучи одним из серьёзных специалистов в области строения земли, я пришёл к выводу, что далеко не всё может быть объяснено с материалистических позиций. Я считаю, что человек должен в своей жизни прийти к Б-гу. Несмотря на то, что по образу жизни я светский человек, считаю, что иудаизм - корень всех религий. В основу серии "На вершине Кармель" легло моё интервью с израильским религиозным философом и раввином Михаэлем Гитиком. Этот человек произвёл на меня огромное впечатление! Ему я посвятил песню "Где был Б-г во время Холокоста" (так называется один из его трудов)". (М. Гитик часто проводит свои лекции и семинары в Америке).
Серия, про которую хочется рассказать подробно, называется "В поисках идиш". Она создана в соавторстве с Наталией Касперович, Юрием Хащеватским, Семёном Фридляндом. Это не только история семьи Городницкого, сгоревшей в огне Холокоста, но и история всего нашего поколения и касается каждого из нас. Тема болезненно тяжёлая, но в фильме обилие песен, хасидских, на идиш, бардовских в исполнении самого автора, классической музыки и оптимистический жизнеутверждающий финал. В октябре этого года картину показали во многих городах Америки, в том числе и в Нью-Йорке.


"В поисках идиш"
Фильм начинается с рассказа Городницкого о его родителях, бабушке, которую убили вместе со всеми родственниками в сентябре 41-го, и о себе.
"Меня зовут Александр Городницкий, мне - 75. Родители мои родились в Белоруссии, в Могилёве, откуда в начале 1920-х годов уехали учиться в Ленинград. Сам я родился в Ленинграде, пережил блокаду. Окончив Ленинградский горный институт и, получив диплом геофизика, всю жизнь работал в экспедициях: 17 лет - на Крайнем Севере и более 30 лет - на научных судах в разных районах Мирового океана. Побывал на Северном Полюсе и в Антарктиде, неоднократно погружался на океанское дно в подводных обитаемых аппаратах, исколесил практически всю планету. И только сейчас, на склоне лет, я неожиданно спохватился, что почти ничего не знаю о своих предках, о языке идиш, на котором они говорили.


Жизнь, как лето, коротка. Видишь?
Я не знаю языка идиш.
Достоянья моего предка,
Да и слышал я его редко.

Не учил его азы - грустно.
Мой единственный язык - русский.
Но, состарившись, я как скрою
Разобщенье языка с кровью?

Я не знаю языка, значит,
Не на нём моя строка плачет,
Не на нём моя звенит песня.
... И какой же я а ид, если
Позабыл я своего деда,
Словно нет мне до него дела?..


Перед войной мы с родителями каждый год ездили летом к бабушкам и дедушкам в родной Могилёв. Весной 1941 года отцу вовремя не выдали зарплату, и от поездки на родину пришлось отказаться. Это нас спасло, поскольку осенью того же года немцы уничтожили там всех наших многочисленных родственников.


Представительниц славного рода,
Что не встанет уже никогда,
В октябре сорок первого года
Их прикладами гнали сюда.
Если здесь бы мы с папой и мамой
Оказались себе на беду,
Мы бы тоже легли в эту яму
В том запёкшемся кровью году.


Я отправился в Могилёв и другие города Белоруссии, где ни разу не был после войны, с наивной надеждой отыскать уцелевших родных и следы языка идиш. Готовясь к поездке, я пытался отыскать в киноархивах хоть какие-то материалы о евреях Белоруссии. И неожиданно нашёл фильм о жизни еврейского местечка, снятый, как ни странно, ещё В. Маяковским и Лилей Брик.
В поисках дедовского дома он долго бродит по Могилёву. В этой части города идиш звучал когда-то повсюду. Это был густонаселённый еврейский район. Сейчас здесь тишина и запустенье.


Только наружу из дому выйдешь,
сразу увидишь:
Кончился идиш, кончился идиш,
кончился идиш...


В Могилёве поэт надеялся найти могилы своей бабушки и других близких. Журналист А. Литин, автор книги "Евреи Могилёва" помог ему отыскать в посёлке Пашково то место, куда в 41-м году немцы свозили для уничтожения могилёвских евреев. Здесь немцы испытывали душегубки.

После дождика небо светлеет.
Над ветвями кричит вороньё.
Здесь лежит моя бабушка Лея
И убитые сёстры её...
Понапрасну кукушка на ветке
Мои годы считает вдали,
В эту яму ушли мои предки
И с собою язык унесли...

У братской могилы в Воложине Городницкий разговорился с бывшим разведчиком, орденоносцем Самуилом Исааковичем Штейнером, вернувшимся в это местечко сразу после войны.
В Воложине евреи жили с XVI века. В начале XIX века Хаим Воложинер основал знаменитую иешиву "Эц Хаим". В этой иешиве учились известные еврейские поэты и писатели: Бялик, Бердичевский и другие. Сюда, на еврейское кладбище, до сих пор приезжают религиозные евреи со всех стран мира. До войны здесь было семь синагог. А теперь Штейнер - единственный еврей в этом местечке.


В покинутом доме входная распахнута дверь,
С неясной тоской одиноким туристом брожу
В еврейских кварталах, где нету евреев теперь.
... Зачем я живу, позабывший и племя, и род,
Убогий изгой, что от дедовских песен отвык?..

Дороги поиска привели в Вишнёво. Главная достопримечательность местечка - колодец. Его называют колодцем имени Шимона Переса. Здесь Перес-папа и Перес-сын вёдрами набирали воду. Воды с тех пор утекло много.
Перес- младший стал президентом Израиля. А местные жители, как и прежде, из этого колодца черпают воду. Когда-то здесь жили одни евреи. Теперь не осталось никого.


Здесь бессильно сказанное слово
Позабыть убитых не веля,
На еврейском кладбище в Вишнёво
Чёрная шевелится земля.

Следующая остановка - Витебск. Художник Май Данциг, посвятивший Марку Шагалу серию своих картин о Витебске, рассказывает: "По воспоминаниям я воображаю, что это был совершенно потрясающий город, для художника просто находка. Этот город был столицей - черты оседлости".
Идиш - это особое воспитание, особая аура. На почве идиш выросли писатели и художники, например, Марк Шагал. Он уникален, неподражаем в каждой работе. Получается, что язык отражается в живописи. Возьмём Левитана. Я думаю, что, если рядом поставить Шишкина и Левитана, вы моментально, вы, может быть, даже слова не подберёте для определения, но вы сразу почувствуете разницу и то нутро, ту лирику, которой обладал Левитан. Я не умаляю достоинств Шишкина, он прекрасный художник, но Левитан совсем другой. Я думаю, что Левитан писал свои пейзажи, обладая на генном уровне идиш. Или Хаим Сутин, который родился в местечке Смиловичи, недалеко от Минска. Я считаю его гениальным живописцем. Вряд ли кто-то может с ним потягаться, его живопись полнокровная, "витаминизированная", колоритная. Её надо чувствовать печёнкой. Попав в Париж, Сутин сдружился с Модильяни. Оба - неплохие евреи, один - итальянский, другой - белорусский. Сутин говорил Модильяни:
"Ты гений!", а Модильяни Сутину: "Нет, ты гений!"
"Захолустные еврейские местечки подарили миру не только великих художников, но таких поэтов и писателей, как Менделе-Мойхер Сфорим, Шолом-Алейхем, Хаим Бялик, Шмуэль Галкин, и таких композиторов, как Ирвинг Берлин и многих других. Правда, сегодня в Смиловичах другие достопримечательности: войлочная фабрика, где валяют валенки, и чебуречная.

Действительность, проклята будь она,
Забыть бы её поскорее.
На родине Хаима Сутина
четыре осталось еврея.
... В местечке, где люди над Торою
Склонялись, исследуя суть её,
Навеки вошедшем в историю
Как родина Хаима Сутина.


"Ассимиляция происходит, вот что самое страшное, - с горечью замечает один из собеседников Городницкого, - и виноват в этом не только Гитлер".
"Да, Сталин продолжил его дело. И начал он с Минска, где в январе 1948 года был убит Соломон Михоэлс. Затем в августе 1952 года были расстреляны члены Еврейского Антифашистского Комитета, в том числе видные поэты и писатели, писавшие на идиш, были закрыты все газеты, издательства и театры на идиш, "дело врачей".., слухи о готовящейся депортации. Вот так еврейскому народу в Советском Союзе, языку идиш был нанесён второй смертельный удар этим великим специалистом в области языкознания".
Путь пролегает через белорусские местечки, города Бобруйск, Рыжковичи, Шклов, Минск...

Разделить своё горе мне не с кем, -
Обезлюдел отеческий край
Этот город не станет еврейским:
Юденфрай, юденфрай, юденфрай!


В фильме приводится беседа с одним из тех, кто, покинув Бобруйск, живёт в Израиле. Это бывший десантник Роман Ратнер:
"В Израиле у меня никогда не было ощущения, что я не дома. Когда я приехал сюда в первый раз в 1992 году, самое яркое впечатление на меня произвели не дома, не природа, а - вывески, написанные еврейскими буквами. Второй муж моей бабушки - бобруйский раввин -в детстве учил меня еврейскому алфавиту, и это оказалось для меня очень важно. Моя бабушка - папина мама - говорила, читала и писала на идиш и на иврите. А дедушка - мамин папа никогда не говорил на идиш. Но перед смертью он перестал говорить по-русски и начал говорить только на идиш. Идиш поднимается где-то из- под корки. Ощущение себя евреем в первую очередь было связано с идиш. Мы евреи, и говорим на идиш. В Бобруйске я очень любил ходить на свадьбы, где пели песни на идиш. А потом всё это пропало, и это очень плохо. Одна из причин, почему я не хочу ехать в Бобруйск, потому что там больше не услышишь идиш".

И всё же, дружок, понапрасну
над ними не плачь.
Меж жизнью и смертью ещё не окончился спор.
Покуда на крыше печально играет скрипач
И детский поёт, заглушая стенания, хор.
Покуда в огне отыскать мы пытаемся брод
И старый учебник с надеждой берёт ученик.
Язык умирает, когда умирает народ,
Народ умирает, когда умирает язык.


В Минске Городницкий встречается с группой белорусских художников-реставраторов, которые не только реставрируют картины, но и хотят вернуть к жизни идиш. Они занимаются им много лет, причём начали это тогда, когда идиш был ещё под строгим запретом. Художники говорят, что тот, к кому идиш прививается, выдержал тест на человечность. Смеясь, они рассказывают, как приезжающие из других стран евреи порой не понимают местного диалекта.
"Ну что это такое: ин кладовке, офн полке, штэйт а банке, мит варенье?"
Реставраторы подготовили к изданию идишско-белорусский словарь. Финансовую поддержку в работе над словарём им оказывает петербургский бизнесмен Андрей Гордиенко. На вопрос Городницкого, зачем ему это надо, Андрей ответил:
"Когда замешивают бетон, на куб бетона идёт куб песка. А потом примешивают цемент. Его мало, его как бы и нет, но без цемента бетон не существует, и песок остаётся песком. Цемент растворяется в этой массе, но отдаёт песку свою энергию и песок становится бетоном. Так и еврейский народ, растворяясь, является связующим в этом мире".
На печально известной Минской Яме установлен памятник евреям, погибшим в Минске. Это единственный обелиск, на котором, несмотря на строгие запреты властей, было написано, что погибли не просто мирные граждане, а евреи. И сделана надпись на идиш. На этой могиле 9 мая Городницкий исполнил свою песню "Рахиль", посвящённую матери и внучке. (Песня переведена на английский и иврит).
Под зелёным ковром травы
Моя мама теперь лежит.
Ей защитой не стал, увы,
Ненадёжный Давидов щит.
И кого из своих родных
Ненароком ни назову, -
Кто стареет в краях иных,
Кто убитый лежит во рву.

Самолёт уносит Городницкого в Израиль, где жизнь бьёт ключом.

Дорога в Израиль идёт через горные кручи,
По жаркой пустыне, где вязнут колёса в песке,
И через улыбки счастливых смеющихся внучек,
Что песни поют на забытом тобой языке.
Дорога в Израиль идёт через поиски Б-га,
По братским могилам погибших в неравном бою.
На свете одна существует такая дорога,
И всё-таки каждый туда выбирает свою.

"Мой сын Володя, - рассказывает поэт, - в 1987 году уехал из Ленинграда жить в Израиль. Он стал религиозным человеком, теперь он Зеев. Здесь у меня три внучки - Рахиль, Двора и старшая - Бася. Недавно она вышла замуж за Ушера, выходца из хасидской семьи (в январе этого года Двора тоже вышла замуж за хасида). Ни в той, ни в другой семье не знают русского языка. У Ушера пятнадцать братьев и сестёр - многочисленная родня, все они говорят на идиш, как это полагается у хасидов. Вот так идиш снова возвращается в мою семью. Круг замыкают мои внуки".
Фильм заканчивается так же, как и начинался:
"Меня зовут Александр Городницкий. Мне - 75.
Судьба моих предков, как пепел, черна и горька.
Не дай моим внукам, Всевышний, её повторить.
Я с раннего детства родного не знал языка,
И нету надежды, что буду на нём говорить.
С чего начинается горестный этот подсчёт -
С расстрельного рва или груды пылающих книг?
Язык умирает, когда умирает народ.
Народ умирает, когда умирает язык.

Монолог Моисея
Александр Городницкий

Прегрешенья наши, Господи, прости нам.
Пусть никто не обвинит меня в тиранстве.
Сорок лет вожу народ я по пустыне,
Чтобы вымерли родившиеся в рабстве.

Про жестокий им назначенный экзамен
Знают путники бредущие едва ли,
Эти женщины с бездонными глазами
И мужчины, что оковы разбивали.

Тот, в ком с детства кровь от страха в жилах стынет,
Неспособен жить при равенстве и братстве.
Сорок лет вожу народ я по пустыне,
Чтобы вымерли родившиеся в рабстве.

Вот идут они, словам моим поверя,
Позабыв об униженьях и напастях,
Но нельзя войти в сияющие двери
С синяками от колодок на запястьях.

Все возможно только средствами простыми.
Мы в самих себе не в силах разобраться.
Сорок лет вожу народ я по пустыне,
Чтобы вымерли родившиеся в рабстве.

След причудливый за нами вьется гибко.
Звон бубенчиков и топот караванный.
Тем, кто вышел вслед за мною из Египта,
Не добраться до Земли Обетованной.

Схоронив своих мужей в песке постылом,
Плачут вдовы в белом траурном убранстве.
Сорок лет вожу народ я по пустыне,
Чтобы вымерли родившиеся в рабстве.

Треплет ветер их убогую одежду.
Солнце гневное восходит на Востоке.
И внушаю им покорность и надежду
И считаю им отпущенные сроки.

Бурдюки с водой становятся пустыми.
Серый коршун растворяется в пространстве.
Сорок лет вожу народ я по пустыне,
Чтобы вымерли родившиеся в рабстве.

Скоро смерть в свои холодные объятья
И мое возьмет измученное тело,
Но не должен прежде срока умирать я,
Не закончив мне порученное дело.

И покуда не скончается последний,
Буду я водить народ мой по барханам.
В царство светлое войдет его наследник,
Лишь родителя увидев бездыханным.

Мне на посох все труднее опираться.
Бог всевидящий, меня не слышишь разве?
...Чтобы вымерли родившиеся в рабстве,
Чтобы вымерли родившиеся в рабстве!

Александр ГОРОДНИЦКИЙ

КАМНИ

Много раз объясняли мне это, и все же неясно пока мне, –
Почему не цветы на могилы евреи приносят, а камни?
Потому ли, что в жарких песках Аравийской пустыни,
Где в пути они гибли, цветов этих нет и в помине?
Потому ли, что там, где дороги души бесконечны,
Увядают цветы, а вот камни практически вечны?
Или в том здесь причина, что люди стремятся нередко,
Снявши камень с души, передать его умершим предкам?
Потому ли, что Бог, о идущих к нему вспоминая,
Эти камни горячие сыпал со склона Синая,
Где над желтой рудой, в голубой белизне пегматита
Прорастали слюдой непонятные буквы иврита?
Может быть, эти камни – осколки погибшего храма,
Что немало веков сберегают потомки упрямо?
К ним приходят потом, как к стене неизбывного плача,
Вспоминая о том, кто уже невозвратно утрачен.
А скорее, и в этом, возможно, основа идеи,
Эти камушки – часть каменистой земли Иудеи,
Чтобы всюду усопшие, где бы они ни лежали,
Вспоминали Отчизну, откуда их предки бежали.
Много раз объясняли мне это, и все же понять я не в силах,
Почему только камни лежат на еврейских могилах?
Я не знаю причины, но, верный традициям этим,
И холодной зимой, и неласковым питерским летом
На Казанское кладбище, к старой раскидистой ели,
На могилу родителей камни несу я в портфеле.
Никаких не скажу над могилой родительской слов я, –
Принесенные камни у их положу изголовья,
Постою над плитой, над водою невидимой Стикса,
Подчиняясь крутой позабывшейся воле инстинкта.
И когда под плиту эту лягу я с предками рядом,
Под осенним дождем, под весенним прерывистым градом,
Принесите мне камушки тоже – неважно какие,
Но желательно все же, чтобы был среди них рапакиви.
Потому что порвать не могу я связующей нити
С этим городом вечным, стоящим на финском граните,
Где родился когда-то и вновь, вероятно, усну я,
Чужеродную землю наивно приняв за родную.