Привет, Никита! (Н.В.Богословский)

Борис ЛЬВОВИЧ

Режиссёр, актёр, литератор

Привет, Никита!

Никогда в жизни не думал, что выпадет приятельствовать с Богословским! Шутка ли: «Спят курганы тёмные» он написал за семнадцать лет до моего рождения! Тридцать четыре года разницы – шутка ли? Да и вообще: он легенда, колосс, памятник самому себе – на фиг мы ему сдались…

Так я думал, поглядывая на него со стороны, цитируя за стаканом подслушанные где-то его знаменитые розыгрыши и байки, до тех пор, пока он не женился на Алке Сивашовой. С композитором Аллой мы были дружны ещё с времён её учёбы в Консерватории, да и в театре потом сотрудничали – она меня с Богословским и познакомила.

При первой же встрече он обрушил на меня водопад своего остроумия! Я увидел, как он старается, чтобы я, не дай Бог, не подумал, что он – легенда, колосс и памятник самому себе! Все его бессмертные шлягеры, дружба с Бернесом и Эренбургом, звания и лауреатства совсем его не занимали – было, и ладно! Он хотел быть Богословским сегодня, а главное, завтра – и мы, не шибко молодые, но по сравнению с ним пацаны, мы ему были очень нужны: на нас он проверял своё соответствие новому времени.

С Володей Вишневским он тут же пустился в состязание по части сочинения стихов из одной строчки! Они выходили вместе на сцену и устраивали целые турниры «одностиший» - всерьёз бились, а в финале, обняв друг друга за плечи, к общему зрительскому восторгу хором провозглашали: «Спасибо мне, что есть я у тебя!». Лёню Серебренникова он почитал одним из лучших исполнителей своих давних песен и подолгу обсуждал с ним нюансы этого дела. Что до меня, то, прочитав мою книжечку закулисных баек «Актёрская курилка», он легко её похвалил за удачный «перевод» с «языка устного» на «язык литературы». И тут же выдал мне такое количество баек о персонажах моей книжки, что мне хватило бы ещё на одну такую же – если бы я к тому времени не охладел к публикации этих историй…

«…Как-то летом захожу я в Сад «Аквариум» перекусить, - рассказывал он. – Вижу: сидят за столиком великие – Сергей Эйзенштейн и Фаина Раневская. Эйзенштейн меня уже знал к тому времени. Поклонился я им издалека, сижу себе, обедаю. Вдруг Эйзенштейн как расхохочется в голос и машет мне: «Никита, иди сюда!». Подошёл. Он меня представил Фаине, посидели, посмеялись. Через много лет, уже дружа с Раневской и даже живя с ней в одном дворе, вспомнил и спрашиваю: что ж там было тогда? Оказывается, Эйзенштейн спросил её: «Фуфа, что желаете на десерт?». И великая репризёрка, ткнув в мою сторону пальцем, пробасила: «Вон того мальчишку!».

Богословский – по рождению питерский. Ещё мальчишкой рылся он однажды в телефонном справочнике и вдруг увидел смешное сочетание: «Ангелов Ангел Ангелович»!

Тут же набрал номер и пропищал; «Чёрта Чёртовича можно?». Его, конечно, послали, как следует, и он трубку бросил. Впрочем, рассказал об этом приятелям, и те тоже по паре раз с этой шуткой отметились. Шли годы. Богословский стал знаменит, переехал в Москву, но как-то, лет пятьдесят спустя, оказавшись в Питере, заглянул в телефонный справочник и опять наткнулся: «Ангелов А.А.»! Недолго думая, набрал и пропищал: «Чёрта Чёртовича можно?». И старческий голос в трубке произнёс: «Ты ещё жив, сволочь?».

Прекрасная байка про фильм «Александр Пархоменко»! Богословский писал к нему музыку, и всё уже было готово, кроме песни для Петра Алейникова. Она потом стала очень популярна – ну, вы помните: «Ты ждёшь, Лизавета, от друга привета!..».

Вот этих стихов как раз и не было: поэт Евгений Долматовский уехал в отпуск, сказав, что вернётся и допишет. Режиссёр Луков нервничает: снимать надо, а песни нет! Тут Богословский ему и говорит: «Да брось ты этого Женьку ждать! Сейчас сам сяду и напишу – подумаешь, большое дело!». Вот что написал:

«Лучок да картошка,

Огурчик солёный –

Мировая закуска

В огороде растёт!

Ах, как же мне дорог

Мой садик зелёный!

Мой зелёный

Садик-огород!

Герань на окошке,

Окно с занавеской,

Горшки на заборе,

Петушок на шесту!

Галоши надену,

Пойду за невестой

По соседству,

Рядом за версту!..

Лукову, в общем, понравилось. Так бы, может, и сняли, как говорил сам Автор, «эту мою фигню», но вернулся Долматовский, устроил скандал, хотел жаловаться в ЦК партии… Ну, что ж, грех говорить: с его текстом песня тоже хорошая вышла!

А сколько историй, как Богословского в очередной раз исключали из Союза композиторов! Жалко, здесь места мало, чтобы все рассказать!..

С какого-то времени он упорно уговаривал меня перейти с ним «на ты»! «Борисок, - говорил он. – хватит выкаться, давай тыкаться! Ну, что за «Никита Владимирович», свои же люди! Скажи: «Привет, Никита!»!». Но я, человек по

театральной привычке вполне фамильярный, всё решиться не мог. Он обижался. Я думаю, что он тепло относился ко мне ещё и потому, что знал, что мы с его женой тыщу лет приятельствуем. Алку он очень любил. Я всё приглядывался к этой его любви: странно было, как много в восьмидесятилетнем человеке по-настоящему мужского! Он мне по секрету сообщал: «Алка – чудо! С ней я впервые стал Домосексуалистом!».

К его восьмидесятипятилетию Алла устроила вечер в Доме актёра. Меня попросила провести. Набежала выступать куча знаменитостей. Я весь свой конферанс построил на знаменитых «богословских» розыгрышах. Зал хохотал так, что, казалось, люстры рухнут! Юбиляр сидел на сцене в кресле и довольно улыбался. Поведав залу очередное хулиганство, я обернулся к нему: «Правду я говорю, Никита Владимирович? Так оно было?». Похлопав в ладоши, Юбиляр поманил меня к себе и сказал на ухо: «Пори, старик, что хочешь, не стесняйся: я всё равно не слышу ни хера!».

Замечательный журналист Валера Евсеев, бывший в то время главным редактором «Вечерней Москвы», завёл замечательную традицию. Много лет подряд в третий четверг июля мы собирались у него на даче на шашлыки.

Компания была замечательная сама по себе, но её украшением, конечно, был Богословский! Поев и выпив, как следует, я вытаскивал из чехла гитару, и мы пели всласть – ясное дело, песни мэтра! «Шаланды, полные кефали», «Три года ты мне снилась», «Разные судьбы» … А перед разъездом он подходил ко мне, доверительно клал руку мне на грудь и говорил: «Борисок, в будущем году соберётесь – меня не будет, так ты уж проследи, чтобы мои песни попели память обо мне!». Когда такое говорит человек под девяносто, ты понимаешь, что… Но я нашёл, что ответить!

«А в чём дело? – спрашивал я. – Почему без Вас?» «Ну, как же – чай восемьдесят пять уже (потом восемьдесят шесть, семь, восемь…!), пора и честь знать!». «Ба-а-тюшки, - бодро возражал я, - ну, если Вы прожили восемьдесят пять, чего Вам не прожить восемьдесят шесть, не понимаю!». «Точно! – веселел Богословский. – а и вправду, чего?!». Так мы расставались каждый год. Но в девяносто он твёрдо ответил мне на привычный текст: «Нет, дружок, хватит! Утомительно долго жить без перерыва!».

Ушёл он ровно в день шестидесятилетия Валеры Евсеева. Это была его последняя шутка: превратить юбилей друга в свои поминки! Как и было прошено, весь вечер мы пели его песни – благо, я знаю их все наизусть!

А когда несли его на Новодевичье, я всё думал: «Вот человек прожил жизнь, как хотел: уходит в девяносто один год, а я ни разу его стариком не видел!»

Привет, Никита!
-----------------------------------------------------------------------------------------------------------
Как
> упарили Марка Бернеса
>
>
>
>
> После
> исторического пленума, где сняли
> Хрущева, пришел к власти Л. И.
> Брежнев. Никита Богословский и
> Сергей Михалков сидели после
> бани в "Метрополе" - месте
> встречи высшей творческой
> интеллигенции того времени.
> Заказали лимончик, коньячок и
> кофе. И тут в зал заходит Марк Бернес,
> который в то время славился как
> человек очень резкий и по-своему
> справедливый- Бернес
> подходит к их столику и заводит
> разговор - как дела, да как парок?
> И тут вдруг Богословский
> начинает врать. Мол, новый генсек
> для себя построил такую баню!
> Такой класс! Такие массажистки! У
> Бернеса аж
> руки задрожали-
>
>
>
> - Слушайте, а
> как мне туда попасть?
>
>
>
> - Ну, мы тебе
> ничего не обещаем, вот как
> договоримся, то и тебя возьмем.
>
>
>
> Проходит
> месяц, Михалков и Богословский
> встречаются, выпивают, звонят Бернесу и
> говорят:
>
> - Марик, мы
> договорились! Завтра идем в
> генсековскую баню.
>
> - Спасибо!
> Где встречаемся, во сколько, с
> собой что брать?
>
> - Давай в
> семь около Метрополя. С собой
> ничего не бери.
>
> - Как ничего?
> Надо хотя бы халат, полотенце,
> тапочки-
>
> - Какое на
> хрен полотенце, там тебе дадут
> что хочешь! И тапочки, и
> полотенце, и зубную щетку, и
> массаж сделают девки молодые.
>
>
> На следующий
> день Михалков и Богословский
> подъезжают на "Волге" к
> Метрополю, берут Бернеса и
> минут 40-45 катают его по
> Китай-городу. Тот ничего не
> понимает, чего его по
> Китай-городу катают?
>
>
> - Надо от
> КГБ-шного хвоста оторваться,-
> говорит Богословский.
>
>
> В итоге
> покатались еще полчаса. Въехали
> в темную и грязную подворотню.
>
>
> - Это что, и
> есть хваленая брежневская баня? -
> разочарованно говорит Бернес.
>
>
> - Да нет, это
> вообще-то черный ход, отсюда
> бутылки выносят...
>
> Заходят в
> баню, проходят длинным темным
> коридором, много поворотов,
> закоулки. Наконец, заходят в
> кабинет. Мягкая кожаная мебель,
> красное дерево, стол дубовый,
> телефон.
>
> - Вот это, да!
> Это что Брежнева кабинет? -
> спрашивает удивленный Бернес.
>
>
> - Ты что! Это
> банщика, давай раздевайся, пошли
> париться.
>
> - А где
> раздеваться?
>
> - Да прямо
> здесь.
>
> Выпили по
> рюмке коньяка, Бернес
> разделся.
>
> - А полотенце
> и тапки?
>
> - И тапки и
> полотенце дадут, иди.
>
>
> - А вы чего не
> раздеваетесь? - спрашивает Бернес.
>
>
> - А мы тебя
> догоним, мы тут уже были. Еще по
> рюмашке и придем - говорит
> Богословский. - Марик, пойдешь по
> коридору - смотри не споткнись.
> Метров через десять повернешь
> направо, там увидишь, такие
> гобелены висят, вот за ними
> дверь. Входишь туда, там
> предбанник.
>
> Голый Бернес
> заторопился по коридору -
> направо, налево, подходит к этим
> гобеленам, открывает дверь,
> влетает- Яркий свет- Это
> банкетный зал ресторана
> "Славянский базар", где в
> этот момент отмечали 70-летие
> Яншина. Голый Бернес вошел
> в зал, когда произносился
> очередной тост. Немая сцена!
>
>
> После этого
> Богословский и Михалков боялись
> попасться Бернесу на
> глаза и съехали жить на дачу. А
> Бернес
> регулярно звонил жене Михалкова
> - Наталье Кончаловской - и
> спрашивал: "Натуленька, эта
> заикающаяся б* и его дружок
> Богословский не появились
> еще"?